Часть 1
«Уолл-Стрит никогда не меняется, меняются деньги, меняются участники, меняются акции,
но Уолл-Стрит никогда не меняется, потому что не меняется природа человека».
Джесси Ливермор
«Уолл-Стрит никогда не меняется, меняются деньги, меняются участники, меняются акции,
но Уолл-Стрит никогда не меняется, потому что не меняется природа человека».
Джесси Ливермор
Многие читатели знакомы с Джесси Ливермором под именем Лэрри Ливингстона, персонажа книги-бестселлера «Воспоминания биржевого спекулянта» финансового журналиста Э.Ле Февра. Впервые опубликованная в 1923 году эта книга является художественной биографией
Ливермора. Несомненно, «Воспоминания» – одна из лучших когда-либо написанных финансовых книг. Поколения трейдеров, инвесторов и исследователей рынка обращались к ней, чтобы понять стратегии великого трейдера и психологию толпы. Ливермора многие считают лучшим трейдером в истории. Он сбежал из дома с пятью долларами в кармане в
1891 году, в возрасте четырнадцати лет. Начал карьеру на фондовом рынке в качестве мальчика-ассистента, пишущего значения на доске. Год спустя был уже полноправным трейдером. К двадцати годам накопил столько денег, что был изгнан из всех брокерских контор
Нью-Йорка и Бостона. Своими радикальными методами заключения сделок и безграничным терпением Ливермор загнал рынок хлопка в угол и нанес решающий удар во время краха
фондового рынка в 1907 году, получив более трех миллионов долларов за день. Великая депрессия 1929 года застала его со 100-миллионным капиталом.
Ливермора. Несомненно, «Воспоминания» – одна из лучших когда-либо написанных финансовых книг. Поколения трейдеров, инвесторов и исследователей рынка обращались к ней, чтобы понять стратегии великого трейдера и психологию толпы. Ливермора многие считают лучшим трейдером в истории. Он сбежал из дома с пятью долларами в кармане в
1891 году, в возрасте четырнадцати лет. Начал карьеру на фондовом рынке в качестве мальчика-ассистента, пишущего значения на доске. Год спустя был уже полноправным трейдером. К двадцати годам накопил столько денег, что был изгнан из всех брокерских контор
Нью-Йорка и Бостона. Своими радикальными методами заключения сделок и безграничным терпением Ливермор загнал рынок хлопка в угол и нанес решающий удар во время краха
фондового рынка в 1907 году, получив более трех миллионов долларов за день. Великая депрессия 1929 года застала его со 100-миллионным капиталом.
Четыре простых идеи
Ливермор был человеком крайне скрытным, загадочным и молчаливым. Он всегда старался контролировать свои эмоции и таким образом превозмог непрочность человеческих страстей, от которой страдаем мы все. Подобно знаменитому финансисту Дж.П. Моргану, Ливермор
на протяжении всей своей жизни страдал от сильных приступов депрессии и в конце концов, в 1940 году, покончил жизнь самоубийством. Его лично обвиняли в великом крахе 1929 года. Ему постоянно угрожали и его неоднократно пытались похитить. Он женился на красавице-cтатистке и стал отцом двоих детей. Его собственная мать однажды выстрелит в одного из
его сыновей.
В подходе к жизни и работе у Ливермора были заключены четыре простых идеи. Во-первых, человеческая природа никогда не меняется. Только лица, деньги, участники, войны, бедствия и технологии сменяют друг друга. Рынок сам по себе постоянен. Да и как он может меняться? Человеческая природа никогда не меняется, а она управляет рынком – не разум, не экономика и, безусловно, не логика. Именно наши человеческие эмоции управляют рынком, а также большинством других вещей на этой планете.
Во-вторых, достижение материальных целей, карьерные амбиции и счастье в жизни – это не одно и то же. Между успехом и счастьем нет связи. Между богатствами мира и эмоциональной полноценностью не существует автоматического равновесия. В-третьих, именно воля, а не интеллект позволяет каждому из нас достигать своих целей. Одного таланта недостаточно. Везения недостаточно. Только воля и невероятная настойчивость ведут к обретению невозможного. Не существует коротких и легких путей. Особенно на фондовом рынке. И, наконец, в-четвертых, великие открытия человечества совершались конкретными людьми, а не
группами. Все великие идеи, огромные состояния, гигантские шаги вперед в технологии, политике и медицине шли от индивидов, а не от групп.
Ливермор был человеком крайне скрытным, загадочным и молчаливым. Он всегда старался контролировать свои эмоции и таким образом превозмог непрочность человеческих страстей, от которой страдаем мы все. Подобно знаменитому финансисту Дж.П. Моргану, Ливермор
на протяжении всей своей жизни страдал от сильных приступов депрессии и в конце концов, в 1940 году, покончил жизнь самоубийством. Его лично обвиняли в великом крахе 1929 года. Ему постоянно угрожали и его неоднократно пытались похитить. Он женился на красавице-cтатистке и стал отцом двоих детей. Его собственная мать однажды выстрелит в одного из
его сыновей.
В подходе к жизни и работе у Ливермора были заключены четыре простых идеи. Во-первых, человеческая природа никогда не меняется. Только лица, деньги, участники, войны, бедствия и технологии сменяют друг друга. Рынок сам по себе постоянен. Да и как он может меняться? Человеческая природа никогда не меняется, а она управляет рынком – не разум, не экономика и, безусловно, не логика. Именно наши человеческие эмоции управляют рынком, а также большинством других вещей на этой планете.
Во-вторых, достижение материальных целей, карьерные амбиции и счастье в жизни – это не одно и то же. Между успехом и счастьем нет связи. Между богатствами мира и эмоциональной полноценностью не существует автоматического равновесия. В-третьих, именно воля, а не интеллект позволяет каждому из нас достигать своих целей. Одного таланта недостаточно. Везения недостаточно. Только воля и невероятная настойчивость ведут к обретению невозможного. Не существует коротких и легких путей. Особенно на фондовом рынке. И, наконец, в-четвертых, великие открытия человечества совершались конкретными людьми, а не
группами. Все великие идеи, огромные состояния, гигантские шаги вперед в технологии, политике и медицине шли от индивидов, а не от групп.
Великий спекулянт Уолл-Стрита
Рано утром 29 октября лабиринты Уолл-Стрита заполнили тысячи возбужденных зевак, пришедших для того, чтобы лично присутствовать при ожидаемой бойне. Конные полицейские и сыщики в форме пытались отогнать толпу от входа в Нью-Йоркскую фондовую биржу, но все попытки оставались тщетными – каждый раз, когда им удавалось расчистить проход, толпа немедленно смыкала ряды снова. По мере того как стрелки часов приближались к 10.00, в воздухе нарастали напряжение и страх. Менее недели назад, в «черный четверг», фондовый рынок пережил самое разрушительное снижение в своей истории, и стремительное падение котировок в следующий понедельник только способствовало росту паники. В офисах брокеров по всей стране толпились нервничающие инвесторы. Покашливая и переминаясь с ноги на ногу, они стояли, уставившись в гипнотическом оцепенении на молчащий биржевой
телеграфный аппарат механического гонца, который вот-вот с холодным безразличием вынесет вердикт о том, что экономика выживет, или, что более вероятно, о полной ее катастрофе. Вот как писал об этом Уильям Клингэмэн в своей книге «1929 год: год Великого Краха». «В ТО САМОЕ УТРО, РОВНО В 7.20, А НЕ В 7.19 ИЛИ В 7.21, Джесси Ливермор стоял у массивного входа в свой особняк из 29 комнат в Кингз Пойнт, Лонг Айлэнд, ожидая увидеть орнамент в виде летящего женского шарфа на своем черном роллс-ройсе. Шофер хорошо знал урок, он должен въехать на дорожку в семьдвадцать. Джесси Ливермор был пунктуальным человеком. Легкий серый туман прилетел с пролива Зунд. Он подчеркнул прохладу воздуха, смену времен года и привнес в атмосферу зловещее предчувствие. Как обычно, машина въехала на длинную закругленную дорожку возле дома точно в 7.20 и остановилась возле Ливермора. Он молча кивнул водителю, сам открыл дверь и проскользнул на заднее сидение со сложенными подмышкой газетами. Он положил их на кожаные сидения, как он это делал каждое утро: «Нью-Йорк таймс», «Лондон таймс», «Уолл-Стрит джорнэл». Он
снова просмотрел заголовки: практически все они были одинаковы – «Фондовые рынки по всему миру падают».
По мере того, как машина ехала по дороге, Ливермор включил лампу для чтения и задвинул занавески на боковых стеклах. Он хотел изучить газеты в темноте и в тишине. Для него в газетах не было сюрпризов. Он ждал подобных заголовков почти год. Он тщательно спланировал этот день и был спокоен.
Когда машина въехала на Манхэттен, водитель не опустил стекло, разделяющее кабину водителя и салон. Вместо этого он воспользовался микрофоном: «Господин Ливермор, мы въехали на Манхэттен, Вы просили Вам сказать». Ливермор открыл плотные черные занавески и позволил солнечному свету вытеснить темноту из салона лимузина. Он подумал о том, чтобы велеть водителю поехать на Уолл-Стрит, чтобы увидеть, почувствовать атмосферу в
лабиринтах этой улицы. Но это могло каким-либо образом повлиять на его дальнейшие действия, его эмоции, его объективность. Было ли это нижней точкой? Или просто паузой перед крутым снижением? Вернется ли уверенность на рынок, и остановит ли она его свободное падение? Следует ли закрывать свои короткие позиции? Его состояние зависело от ответов на эти вопросы, и он давным-давно понял, что на фондовом рынке значение имеет
только то, что люди действительно делают, а не то, что они говорят или что собираются сделать. Некоторым людям, возможно, хотелось увидеть людской хаос, почувствовать отчаянный финансовый ад, который наступил, когда демон страха восстал и победил бога жадности, который казался таким сильным и непобедимым, – но только не Ливермору. Он хотел, чтобы эти человеческие реакции его не затрагивали. Скоро он сможет увидеть все довольно ясно. Он выслушает тихий тикающий вердикт биржевого телеграфа в своем офисном кабинете, когда рынок откроется для торгов. Он снова задвинул черные занавески на окнах и вновь принялся в темноте изучать газеты. Не поднимая глаз, он сказал: «Гарри, мы поедем прямо в офис». До того, как была введена система автоматического переключения светофоров, офицер полиции Нью-Йорка сидел в будке и управлял светофором. Когда приближался лимузин Ливермора, этот офицер обеспечивал ему зеленый свет, чтобы ничто не задержало Ливермора на его пути из Кингз Пойнт до его офиса на Манхэттене. Раз в неделю водитель Гарри еще раз проезжал по маршруту, останавливаясь у каждой светофорной будки. Там он передавал чаевые полицейскому за его внимание к финансисту, за зеленый свет на его пути. Ливермор был человеком, требовавшим точности. Ливермор вышел из машины по адресу: 5-я Авеню, дом 730, Хекшер Билдинг. Он вошел в личный скоростной лифт, который остановился
на восемнадцатом этаже, в пентхаусе. Требование Ливермора было – немедленно оказаться в офисе. Он предпочитал ни с кем не разговаривать, если это было возможно.
На двери кабинета Ливермора не было таблички с его именем. Он открывал ее своим ключом и входил в маленькую приемную, где в рабочее время находился Гарри Эдгар Даш. Мимо Даша было сложно пройти: это был двухметровый гигант весом в 125 кг, и пресса считала его не только неприветливым, но и безобразным.
В этот час, однако, кабинет офиса был пуст. Ливермор всегда приходил первым. Он открывал вторую дверь особым ключом, хранящимся в сейфе. Только он и Даш знали комбинацию цифр. Многие считали офис Ливермора самым роскошным в Нью-Йорке. Резные арки ручной работы, сделанные на заказ книжные полки, стены, отделанные прекрасными панелями красного дерева и резного дуба. Ливермор увидел эти панели в библиотеке старого английского особняка. Он купил эти панели, и они были демонтированы и доставлены в Нью-
Йорк, в его офис. Офис состоял из приемной, операционного зала с зеленой доской во всю стену, зала для совещаний и, наконец, огромного частного кабинета Ливермора. Доску было видно изо всех комнат. Ливермор обычно нанимал штат из семи человек, шесть членов администрации плюс Даш. Первой обязанностью его работников было наносить биржевые котировки на зеленую доску, которая занимала офис по всей длине. Даш следил за работой офиса и делал все остальное, о чем его просили. Члены администрации давали подписку о неразглашении и получали хорошую заработную плату. Молчание во время работы рынка
было правилом в офисе. Ливермор не хотел отвлекаться, пока рынок открыт. Котировки нужно было записывать немедленно и аккуратно – речь шла о миллионах. В каждой комнате было несколько биржевых телеграфов. Вьющаяся телеграфная лента была подобна крови, циркулирующей по венам офиса. Это была сама жизнь. Биржевой телеграф всегда был под рукой. Телеграфные аппараты были во всех основных комнатах всех его домов: в Лейк-Плэсиде, на Лонг Айлэнде и в квартире на Манхэттене, в номере гостиницы «Брейкерс» в Палм-Бич и даже на его 300-футовой яхте. Ливермор прочитал многочисленные статьи из «Нью-Йорк таймс», которые он вырезал из предыдущих выпусков. Все газеты обвиняли его в инициировании вертикального свободного падения, которое, как сейчас казалось, никогда не закончится. Но он верил, что бизнес – в его случае, фондовый рынок – подобен войне. На войне, если делаешь ошибку, – умираешь, а на фондовом рынке, если делаешь ошибку, – можешь очень быстро разориться. Можно даже одномоментно умереть для финансового рынка. Ливермор был серьезным человеком, и в тот день он запланировал серьезные дела. Он был, как всегда, безупречно одет, в специально сшитом для него в Лондоне костюме от Савиля Роу. Его рубашки были по последней моде, из тончайшего египетского хлопка, с монограммой на манжетах. Костюм безупречно сидел на его стройной фигуре, шелковый галстук в тонкую
Рано утром 29 октября лабиринты Уолл-Стрита заполнили тысячи возбужденных зевак, пришедших для того, чтобы лично присутствовать при ожидаемой бойне. Конные полицейские и сыщики в форме пытались отогнать толпу от входа в Нью-Йоркскую фондовую биржу, но все попытки оставались тщетными – каждый раз, когда им удавалось расчистить проход, толпа немедленно смыкала ряды снова. По мере того как стрелки часов приближались к 10.00, в воздухе нарастали напряжение и страх. Менее недели назад, в «черный четверг», фондовый рынок пережил самое разрушительное снижение в своей истории, и стремительное падение котировок в следующий понедельник только способствовало росту паники. В офисах брокеров по всей стране толпились нервничающие инвесторы. Покашливая и переминаясь с ноги на ногу, они стояли, уставившись в гипнотическом оцепенении на молчащий биржевой
телеграфный аппарат механического гонца, который вот-вот с холодным безразличием вынесет вердикт о том, что экономика выживет, или, что более вероятно, о полной ее катастрофе. Вот как писал об этом Уильям Клингэмэн в своей книге «1929 год: год Великого Краха». «В ТО САМОЕ УТРО, РОВНО В 7.20, А НЕ В 7.19 ИЛИ В 7.21, Джесси Ливермор стоял у массивного входа в свой особняк из 29 комнат в Кингз Пойнт, Лонг Айлэнд, ожидая увидеть орнамент в виде летящего женского шарфа на своем черном роллс-ройсе. Шофер хорошо знал урок, он должен въехать на дорожку в семьдвадцать. Джесси Ливермор был пунктуальным человеком. Легкий серый туман прилетел с пролива Зунд. Он подчеркнул прохладу воздуха, смену времен года и привнес в атмосферу зловещее предчувствие. Как обычно, машина въехала на длинную закругленную дорожку возле дома точно в 7.20 и остановилась возле Ливермора. Он молча кивнул водителю, сам открыл дверь и проскользнул на заднее сидение со сложенными подмышкой газетами. Он положил их на кожаные сидения, как он это делал каждое утро: «Нью-Йорк таймс», «Лондон таймс», «Уолл-Стрит джорнэл». Он
снова просмотрел заголовки: практически все они были одинаковы – «Фондовые рынки по всему миру падают».
По мере того, как машина ехала по дороге, Ливермор включил лампу для чтения и задвинул занавески на боковых стеклах. Он хотел изучить газеты в темноте и в тишине. Для него в газетах не было сюрпризов. Он ждал подобных заголовков почти год. Он тщательно спланировал этот день и был спокоен.
Когда машина въехала на Манхэттен, водитель не опустил стекло, разделяющее кабину водителя и салон. Вместо этого он воспользовался микрофоном: «Господин Ливермор, мы въехали на Манхэттен, Вы просили Вам сказать». Ливермор открыл плотные черные занавески и позволил солнечному свету вытеснить темноту из салона лимузина. Он подумал о том, чтобы велеть водителю поехать на Уолл-Стрит, чтобы увидеть, почувствовать атмосферу в
лабиринтах этой улицы. Но это могло каким-либо образом повлиять на его дальнейшие действия, его эмоции, его объективность. Было ли это нижней точкой? Или просто паузой перед крутым снижением? Вернется ли уверенность на рынок, и остановит ли она его свободное падение? Следует ли закрывать свои короткие позиции? Его состояние зависело от ответов на эти вопросы, и он давным-давно понял, что на фондовом рынке значение имеет
только то, что люди действительно делают, а не то, что они говорят или что собираются сделать. Некоторым людям, возможно, хотелось увидеть людской хаос, почувствовать отчаянный финансовый ад, который наступил, когда демон страха восстал и победил бога жадности, который казался таким сильным и непобедимым, – но только не Ливермору. Он хотел, чтобы эти человеческие реакции его не затрагивали. Скоро он сможет увидеть все довольно ясно. Он выслушает тихий тикающий вердикт биржевого телеграфа в своем офисном кабинете, когда рынок откроется для торгов. Он снова задвинул черные занавески на окнах и вновь принялся в темноте изучать газеты. Не поднимая глаз, он сказал: «Гарри, мы поедем прямо в офис». До того, как была введена система автоматического переключения светофоров, офицер полиции Нью-Йорка сидел в будке и управлял светофором. Когда приближался лимузин Ливермора, этот офицер обеспечивал ему зеленый свет, чтобы ничто не задержало Ливермора на его пути из Кингз Пойнт до его офиса на Манхэттене. Раз в неделю водитель Гарри еще раз проезжал по маршруту, останавливаясь у каждой светофорной будки. Там он передавал чаевые полицейскому за его внимание к финансисту, за зеленый свет на его пути. Ливермор был человеком, требовавшим точности. Ливермор вышел из машины по адресу: 5-я Авеню, дом 730, Хекшер Билдинг. Он вошел в личный скоростной лифт, который остановился
на восемнадцатом этаже, в пентхаусе. Требование Ливермора было – немедленно оказаться в офисе. Он предпочитал ни с кем не разговаривать, если это было возможно.
На двери кабинета Ливермора не было таблички с его именем. Он открывал ее своим ключом и входил в маленькую приемную, где в рабочее время находился Гарри Эдгар Даш. Мимо Даша было сложно пройти: это был двухметровый гигант весом в 125 кг, и пресса считала его не только неприветливым, но и безобразным.
В этот час, однако, кабинет офиса был пуст. Ливермор всегда приходил первым. Он открывал вторую дверь особым ключом, хранящимся в сейфе. Только он и Даш знали комбинацию цифр. Многие считали офис Ливермора самым роскошным в Нью-Йорке. Резные арки ручной работы, сделанные на заказ книжные полки, стены, отделанные прекрасными панелями красного дерева и резного дуба. Ливермор увидел эти панели в библиотеке старого английского особняка. Он купил эти панели, и они были демонтированы и доставлены в Нью-
Йорк, в его офис. Офис состоял из приемной, операционного зала с зеленой доской во всю стену, зала для совещаний и, наконец, огромного частного кабинета Ливермора. Доску было видно изо всех комнат. Ливермор обычно нанимал штат из семи человек, шесть членов администрации плюс Даш. Первой обязанностью его работников было наносить биржевые котировки на зеленую доску, которая занимала офис по всей длине. Даш следил за работой офиса и делал все остальное, о чем его просили. Члены администрации давали подписку о неразглашении и получали хорошую заработную плату. Молчание во время работы рынка
было правилом в офисе. Ливермор не хотел отвлекаться, пока рынок открыт. Котировки нужно было записывать немедленно и аккуратно – речь шла о миллионах. В каждой комнате было несколько биржевых телеграфов. Вьющаяся телеграфная лента была подобна крови, циркулирующей по венам офиса. Это была сама жизнь. Биржевой телеграф всегда был под рукой. Телеграфные аппараты были во всех основных комнатах всех его домов: в Лейк-Плэсиде, на Лонг Айлэнде и в квартире на Манхэттене, в номере гостиницы «Брейкерс» в Палм-Бич и даже на его 300-футовой яхте. Ливермор прочитал многочисленные статьи из «Нью-Йорк таймс», которые он вырезал из предыдущих выпусков. Все газеты обвиняли его в инициировании вертикального свободного падения, которое, как сейчас казалось, никогда не закончится. Но он верил, что бизнес – в его случае, фондовый рынок – подобен войне. На войне, если делаешь ошибку, – умираешь, а на фондовом рынке, если делаешь ошибку, – можешь очень быстро разориться. Можно даже одномоментно умереть для финансового рынка. Ливермор был серьезным человеком, и в тот день он запланировал серьезные дела. Он был, как всегда, безупречно одет, в специально сшитом для него в Лондоне костюме от Савиля Роу. Его рубашки были по последней моде, из тончайшего египетского хлопка, с монограммой на манжетах. Костюм безупречно сидел на его стройной фигуре, шелковый галстук в тонкую
полоску оттенял костюм. Его светлые волосы были зачесаны назад, пробор слева. Он пользовался пенсне, которое сидело у него на носу. Ливермор носил жилет с золотой цепочкой, которая крепилась к карману. На одном конце цепочки висел тонкий золотой карандаш, на другом – маленький золотой перочинный ножик. Когда он говорил, то часто играл с карандашом или ножиком, вертел в руках то одно, то другое. Он был самым знаменитым спекулянтом на Уолл-Стрите, трейдером, который мог одновременно продавать короткие и покупать длинные позиции. Он не придавал этому особого значения, так как знал, что акции опускаются так же часто, как и поднимаются. Но когда они снижаются, то делают это в два раза быстрее, чем когда повышаются, и именно это происходило в тот день.
В настоящее время у него была линия более чем в миллион акций, стоимостью свыше 100 миллионов долларов. Она была открыта несколько месяцев назад, медленно, секретно, с использованием более 100 биржевых брокеров, так что никто не мог догадаться, что именно он делает. Он продавал ценные бумаги, не имея их в наличии, – он продавал актив, который
затем покупал по более низкой цене. Он жил так, как полагалось согласно его репутации – как Великий Спекулянт Уолл-Стрита. Сегодня он, подобно волку-одиночке, крался по арктической тундре в поисках добычи – и оглядывался по сторонам, опасаясь других хищников, способных его убить. Он знал довольно многих игроков на Уолл-Стрите, которые могли бы сделать это – прервать его финансовую жизнь одним смертельным ударом. Он взял одну из статей «Нью-
Йорк таймс», которую хранил с 20 октября и еще раз перечитал заголовок: «Котировки акций снижаются в связи с волной продаж». Ему стоило усилий, чтобы не злорадствовать. Не было ни одного человека, который лучше Ливермора знал бы, как быстро может измениться ситуация на фондовом рынке. Он продолжил чтение статьи: «За два часа, в течение которых
торги на Нью-Йоркской фондовой бирже были ограничены, активные бумаги пережили одно из самых сильных падений цен в истории. Последние котировки выявили чистые потери от 5 до 20 пунктов, совокупное снижение стоимости на вольном рынке оценивается в 1,000,000,000 (один миллиард) долларов и выше. Общий оборот составил 3,488,100 акций, это стало вторым по величине объемом со времени основания фондовой биржи. В течение первого получаса торги шли на уровне более 8,500,000 акций за полный 5-часовой день. Сообщество фондового рынка в течение часа и еще двадцати трех минут после финального гонга не знало о том, как закрылся рынок – так сильно опаздывал перегруженный телеграф».
В настоящее время у него была линия более чем в миллион акций, стоимостью свыше 100 миллионов долларов. Она была открыта несколько месяцев назад, медленно, секретно, с использованием более 100 биржевых брокеров, так что никто не мог догадаться, что именно он делает. Он продавал ценные бумаги, не имея их в наличии, – он продавал актив, который
затем покупал по более низкой цене. Он жил так, как полагалось согласно его репутации – как Великий Спекулянт Уолл-Стрита. Сегодня он, подобно волку-одиночке, крался по арктической тундре в поисках добычи – и оглядывался по сторонам, опасаясь других хищников, способных его убить. Он знал довольно многих игроков на Уолл-Стрите, которые могли бы сделать это – прервать его финансовую жизнь одним смертельным ударом. Он взял одну из статей «Нью-
Йорк таймс», которую хранил с 20 октября и еще раз перечитал заголовок: «Котировки акций снижаются в связи с волной продаж». Ему стоило усилий, чтобы не злорадствовать. Не было ни одного человека, который лучше Ливермора знал бы, как быстро может измениться ситуация на фондовом рынке. Он продолжил чтение статьи: «За два часа, в течение которых
торги на Нью-Йоркской фондовой бирже были ограничены, активные бумаги пережили одно из самых сильных падений цен в истории. Последние котировки выявили чистые потери от 5 до 20 пунктов, совокупное снижение стоимости на вольном рынке оценивается в 1,000,000,000 (один миллиард) долларов и выше. Общий оборот составил 3,488,100 акций, это стало вторым по величине объемом со времени основания фондовой биржи. В течение первого получаса торги шли на уровне более 8,500,000 акций за полный 5-часовой день. Сообщество фондового рынка в течение часа и еще двадцати трех минут после финального гонга не знало о том, как закрылся рынок – так сильно опаздывал перегруженный телеграф».
Удар по основным акциям
Везде, где работали вчера биржевые телеграфы, широко распространялись слухи, что Джесси
Л. Ливермор, ранее один из самых больших спекулянтов страны, теперь является главой спекулятивной группы, которая сбивала цены на рынке в течение нескольких недель, и что нынешняя невероятная слабость основных дорогих акций – это, если не полностью, то частично, результат его деятельности. Артур У. Каттен из Чикаго, признанный лидер спекулянтов, играющих на повышение, наблюдал за телеграфом из своей гостиницы в Атлантик-Сити и сказал близким друзьям, что ничто не сможет изменить его мнение о рынке: хорошие акции в конечном итоге будут продаваться дороже. Сообщения о борьбе между Ливермором и Каттеном за превосходство на фондовом рынке, широко распространившиеся по Уолл-Стриту в течение последних трех-четырех дней, были поставлены под сомнение. У Ливермора очень много коротких позиций по акциям ведущих компаний, а у Каттена необыкновенно много длинных позиций в этой же группе акций. И возвращение Ливермора
к игре на понижение, после нескольких лет работы в тени, стало одной из наиболее интересных коллизий на рынке. Продажа ценных бумаг без покрытия, которая стала основным
фактором сегодняшнего падения, просто деморализовала рынок. Рынок не получил организованной поддержки. Бумагам, которые обычно обладают сильной поддержкой, было позволено колебаться по своему усмотрению. Все было готово для вступления в игру Ливермора. На Уолл-Стрите ходили слухи, что у него короткие позиции по большому ряду акций, таких как «Юнайтед Стэйтс Стил», «Монтгомери Уорд», «Дженерал Электрик» и еще полдюжине других голубых фишек рынка. Ливермор начал свою тактику снижения цен, после чего рынок сначала дрогнул, а затем рухнул. Каттен, Фишеры, Дюрант и другие члены группы, известной на Уолл-Стрите как «Большая десятка», были крупными держателями именно этих бумаг. Сейчас они были свидетелями того, как их планы и биржевые объединения разрушались в результате хитроумных продаж без покрытия.
Вчера в финансовых кругах родился еще один из слухов. Якобы Ливермора поддерживает спекулятивная компания Уолтера Крайслера, который, как говорили, был крайне раздражен тем, что группа Чикаго-Детройта сбила цены «Крайслер-Моторс» на рынке, уронив акции компании ниже 55, тогда как совсем еще недавно они были на пике в 135.
Теперь Ливермор завладел огромным состоянием путем искусных продаж без покрытия и считается совершенно «правым» на рынке. Каттен является лидером группировки, играющей на повышение, и считается на рынке «неправым».
Везде, где работали вчера биржевые телеграфы, широко распространялись слухи, что Джесси
Л. Ливермор, ранее один из самых больших спекулянтов страны, теперь является главой спекулятивной группы, которая сбивала цены на рынке в течение нескольких недель, и что нынешняя невероятная слабость основных дорогих акций – это, если не полностью, то частично, результат его деятельности. Артур У. Каттен из Чикаго, признанный лидер спекулянтов, играющих на повышение, наблюдал за телеграфом из своей гостиницы в Атлантик-Сити и сказал близким друзьям, что ничто не сможет изменить его мнение о рынке: хорошие акции в конечном итоге будут продаваться дороже. Сообщения о борьбе между Ливермором и Каттеном за превосходство на фондовом рынке, широко распространившиеся по Уолл-Стриту в течение последних трех-четырех дней, были поставлены под сомнение. У Ливермора очень много коротких позиций по акциям ведущих компаний, а у Каттена необыкновенно много длинных позиций в этой же группе акций. И возвращение Ливермора
к игре на понижение, после нескольких лет работы в тени, стало одной из наиболее интересных коллизий на рынке. Продажа ценных бумаг без покрытия, которая стала основным
фактором сегодняшнего падения, просто деморализовала рынок. Рынок не получил организованной поддержки. Бумагам, которые обычно обладают сильной поддержкой, было позволено колебаться по своему усмотрению. Все было готово для вступления в игру Ливермора. На Уолл-Стрите ходили слухи, что у него короткие позиции по большому ряду акций, таких как «Юнайтед Стэйтс Стил», «Монтгомери Уорд», «Дженерал Электрик» и еще полдюжине других голубых фишек рынка. Ливермор начал свою тактику снижения цен, после чего рынок сначала дрогнул, а затем рухнул. Каттен, Фишеры, Дюрант и другие члены группы, известной на Уолл-Стрите как «Большая десятка», были крупными держателями именно этих бумаг. Сейчас они были свидетелями того, как их планы и биржевые объединения разрушались в результате хитроумных продаж без покрытия.
Вчера в финансовых кругах родился еще один из слухов. Якобы Ливермора поддерживает спекулятивная компания Уолтера Крайслера, который, как говорили, был крайне раздражен тем, что группа Чикаго-Детройта сбила цены «Крайслер-Моторс» на рынке, уронив акции компании ниже 55, тогда как совсем еще недавно они были на пике в 135.
Теперь Ливермор завладел огромным состоянием путем искусных продаж без покрытия и считается совершенно «правым» на рынке. Каттен является лидером группировки, играющей на повышение, и считается на рынке «неправым».
Продолжение следует
Андрей Гуслистый
Андрей Гуслистый
Комментариев нет:
Отправить комментарий